Филологическое, или всё те же грабли

Умные люди учатся на ошибках других, глупые на собственных, и только такие бараны как я продолжают наступать на одни и те же грабли, не делая при этом никаких совершенно выводов.

Когда в 2004 году я поступала на филологический факультет, элементарная мысль порассуждать на предмет своего будущего места работы ни разу не пришла мне в голову. Сама возможность заниматься чем-то, что не нравится, представлялась безумием, и с этой точки зрения у меня просто не было других вариантов, других альтернатив. Несмотря на круглые липовые пятёрки в аттестате, нарисованные по принципу «ну уж на математику/биологию/физику/химию/географию/информатику Маша не пойдет точно, потому, так и быть, не будем портить общую картину», никакой другой предмет кроме литературы и отчасти истории, меня ни разу не заинтересовал. И даже когда незадолго до вступительных экзаменов доктор филологических наук обратилась к нам, абитуриентам, с речью в духе «Ребята, буду с вами откровенна…», даже это не насторожило меня тогда, не заставило задуматься.

А ведь в тот день заботливая и честная доктор предупреждала нас, что денег филологическая специальность не принесет, работать в девяноста случаях из ста придется не по специальности, и это при том, что учиться сложно, гораздо сложнее, чем на многих других факультетах. В итоге совет был таков – можете не идти, не идите, но идите лишь в случае, если не можете не идти. И что же, думаете, подобная откровенная речь здравомыслящего и опытного человека хоть какое-то зерно сомнений во мне заронила? Напротив, тут же отнеся себя к тем, кто «не идти не может», я принялась упиваться своей исключительностью, упиваясь до тех самых пор пока с упавшим зрением, искривлением позвоночника, презрением к простому неграмотному люду и красным дипломом не окончила университет, чтобы направить свои стопы ни куда-нибудь, но в сферу обслуживания.

За три года, в течение которых кое-кто из моих бывших одногруппников успел написать диссертацию, стать редактором, учителем или даже получить второе более практичное образование, я приобрела бесценный опыт работы официанткой, продавщицей, секретаршей, наконец, горничной. Но самое ужасное даже и не в этом - за границей и более востребованным специалистам поначалу туго приходится. Самое ужасное в том, что мой личный опыт, мои собственные шишки меня ни на грамм не образумили, не исправили. И вот спустя три года я снова обиваю пороги филологического факультета.

Я была совершенно уверена, что Марк будет счастлив меня видеть. Марк – единственный преподаватель русского языка в Оклендском университете, профессор, специалист по Чехову, американец. До Марка я общалась с Рут, которая одобрила и поддержала мою идею заниматься русским автором, с интересом и пониманием выслушав тираду о том, как важно в эмиграции помнить о своих корнях, своей культуре, сказала, что с удовольствием возмется за меня как научный руководитель (она специалист по французской литературе, однако занимается также русскими писателями-эмигрантами во Франции, немного знает русский), добавив, что Марк тоже будет счастлив со мной познакомиться. Однако Марк не был.

Мы проговорили ровно час, вернее говорил в основном он, на русском, с акцентом, исправляя сам себя и изредка уточняя, правильный ли он употребил падеж/род/число. Об одном и том же, об одном и том же по пятому кругу, я думала, что это никогда не кончится, и точно так же, подозреваю, думал и он. Вероятно, из жалости и сострадания Марк поставил перед собой благородную цель уберечь молодую неопытную в облаках витающую иммигрантку от неверного шага. Марк пояснил, что к его и моему великому сожалению, в университете нет русской кафедры, нет лекций по русской литературе, равно как и особенного к ней интереса. Рассказал, что лет десять назад было больше специалистов, больше диссертаций, студентов-русистов, но потом всё прикрыли, он остался один, и неясно, сколько еще подобная ситуация будет длиться, потому как всё зависит от внешней политики/финансового вопроса/декана и ещё бог знает чего. Вздыхал, что понятия не имеет, где я буду работать по факту написания своей научной работы о русском авторе, что на моем месте он потратил бы лучше год на то, чтобы переквалифицироваться либо в школьного учителя, либо преподавателя английского как иностранного –  всё какая-никакая, но профессия. И наконец, уже не в первый раз всё тот же вывод - если могу не идти, лучше не идти. Не знаю, какой реакции он от меня ожидал. Я кивала, соглашалась, смотрела в пол и думала, лишь бы только не расплакаться прямо у него на глазах.

Я не расплакалась, дотерпела до туалета. А потом проревела всю ночь, наслаждаясь в перерывах между всхлипываниями и сменой носовых платков проклятиями мужа в адрес Марка с пожеланием, чтоб и ему точно так же накануне рабочего дня всю ночь жена спать не давала. Конечно, я и не сомневалась, что Дима меня поддержит. Наша филологическая семья и не такое переживала, однако своей любви к некогда выбранной специальности, равно как и веры в то, что не может в этом мире не найтись филологу места, не утратила. В итоге, сочиняем список возможных диссертационных тем, не касающихся напрямую русской литературы и, наплевав на все предостережения мудрых и опытных, идем атаковать Бастилию университет во второй раз. Горбатого филолога могила исправит.