За русское кино не стыдно

Посмотреть русское кино на большом экране так же, как и прочитать русскую книгу не с экрана ноутбука, но по старинке шелестя страничками и принюхиваясь к запаху бумаги для эмигранта счастье ещё то. И тут уж, ясное дело, особо не повыбираешь, не повыпендриваешься – что предложили, тому и радуйся, а нет, так какие могут быть претензии - твоя культура, сам в массы её и продвигай. Исходя из подобных рассуждений, воодушевилась я на днях мыслью о личной ответственности за распространение русской культуры в Новой Зеландии, задумав организовать поход своей колумбийской группы во главе с нашей любопытной до нового Пэт на русский фильм, что в рамках кинофестиваля показывали в местном кинотеатре на русском языке, с английскими субтитрами.

Фильм Андрея Звягинцева «Елена» из невнушительного и скудного, как и предполагалось, списка русских фильмов был выбран мною сразу и, как говорится, под себя. Во-первых, социальная драма – один из любимых моих жанров; во-вторых, стиль Звягинцева, то, как он снимает и как не снимает, мне весьма импонирует; ну и наконец, в-третьих, о складе мышления автора и его взглядах на современную Россию я не только имею представление, но, более того, вполне их разделяю. Другими словами, сомнений в том, что фильм мне лично понравится, не было никаких. Не сомневалась и по поводу мужа, с которым в этом плане интересы совпадают. Переживала лишь за приглашенных мною друзей-иностранцев, что отменили, дабы составить нам с супругом компанию, свой традиционный поход в мексиканский бар на сальсу.

«В фильме не будет экшена», - предупреждала я по дороге в кинотеатр, рассказывая про чеховские традиции внешне спокойного и монотонного, но драматичного внутри действия. Посчитала нужным заблаговременно объяснить и чаадаевское «кого люблю, того и порицаю», по привычке, быть может, чересчур эмоционально настояв на том, как важно не идеализировать свою родину, но не бояться видеть её такой, какова она есть, готовила к мрачным, но правдивым картинкам и выводам по поводу современной российской действительности.  

Однако же зря я так волновалась. Не эти моменты, но совсем другие, как выяснилось, произвели в итоге впечатление на Пэт и моих одногруппников, которые, не придав особенного значения социальному аспекту, заинтересовались в первую очередь драмой семейной. «Это могло случиться в любой стране», - начала наше обсуждение по окончании фильма Пэт.

Бывшая медсестра Елена, главная героиня картины, замужем за богатым бизнесменом Владимиром, с которым они вот уже десять лет тихо и мирно проживают под одной крышей. У Владимира дочь – богемная и избалованная, однако же совершенно не глупая девушка Катя. У Елены сын-бездельник, сноха и двое внуков, старшего из которых надо срочно отмазать от армии и определить, непутёвого, в университет. Справедливый и рассудительный Владимир отказывается в который раз помогать родственникам Елены, более того после внезапно случившегося с ним удара оповещает супругу о своём решении написать завещание, согласно которому всё его имущество достанется дочери, Елене же – пожизненное пособие, что позволит ей безбедно прожить остаток жизни, но не даст возможности, как хотела бы она, помогать непутёвой её семейке. И вот скромная и послушная Елена решается на отчаянный поступок…

Мнения по поводу того, можно ли оправдать содеянное Еленой, разделились. Колумбийцы всё больше сочувствовали героине, разделяя её переживания и желание помочь семье сына, невзирая на очевидность того, что существенной пользы помощь  эта не принесёт. Пэт, напротив, Елену осудила сразу и безапелляционно. Дети вырастают и уходят из семьи, семья женщины – это её супруг, партнёр. К слову сказать, один из сыновей Пэт, тоже, как она говорит, непутёвый, однако на материальную поддержку от неё даже и рассчитывать не смеет.

Следующий момент, по поводу которого мнения наши снова не совпали, касался открытого финала фильма. Родственники Елены переезжают в её шикарную квартиру, сноха снова беременна, все счастливы, строят планы на будущее. Вся эта семейка во главе с Еленой, на душе которой кошки скребут, зрителю по-прежнему неприятна и малосимпатична. Но… камера задерживается на дремлющем и затем просыпающемся на кровати, некогда принадлежащей Владимиру, ребёнке. «Разве не значит это, что жизнь продолжается и не всё так плохо и безысходно?» - вопрошает Пэт. Кивают и колумбийцы, вспоминая заодно и про дочь бизнесмена Катю, которая, пусть и с недостатками, но не глупа, молода, у которой вся жизнь ещё впереди. Вот только ни меня, ни мужа аргументы сии не убеждают. Снова перехожу на социальный аспект. Рассказываю про революцию семнадцатого года, гражданскую войну, Шариковых и Преображенских. Всё это уже было. Раскулачивали, насмехались, создавали собственную культуру. Насколько их хватило? Восемьдесят лет? Теперь про Катю. Согласна, персонаж она куда более симпатичный, нежели остальные. Вот только есть разве у Кати и таких как она, избалованных удовольствиями, не знающих как зарабатываются деньги, не желающих иметь детей и не видящих смысла в происходящем, разве есть у них будущее?

Как походом в кино, так и последовавшим за ним обсуждением фильма, сама я осталась вполне довольна. Пэт пообещала подумать ещё об увиденном на досуге, с ходу сложно серьёзные выводы делать. Одногруппники предложили познакомить с колумбийским кино, которое, по их словам, ну совсем не такое, как русское. И хотя вовсе не весёлым и уж никак не жизнеутверждающим был просмотренный нами фильм, на душе у меня было радостно.

Радостно от того, что за русское кино не стыдно, что, несмотря на все проблемы, что испытывает наш отечественный кинематограф, хорошее, вдумчивое, правдивое русское кино по-прежнему существует.  

Кому где жить хорошо

Пэт родилась в крохотном городишке в четырёх часах от Окленда. «Это ж такая жуткая провинция, - жалуется моя преподавательница английского, - рассадник предрассудков, событий никаких, время будто бы остановилось, скука смертная». Про природу ни слова. О том, какая в новозеландской глубинке природа, сужу по фотографиям и рассказам знакомых. Но и это немногое впечатляет так, что дух захватывает разом.  «Простите, но вы избалованы», - заявляю Пэт. Она согласна. Природа, экология, высокий уровень жизни – к этому она, новозеландка, привыкла, не об этом мечтает. По окончании школы Пэт уехала с малой своей родины в надежде никогда обратно не вернуться – только в гости, да и то не дольше, чем на два-три дня.  Сейчас она живёт в Окленде, самом большом городе маленькой Новой Зеландии. «Окленд – та же провинция, - снова недовольна Пэт. - Разве пара-тройка выставок, кинофестиваль раз в год да соревнования по регби – это насыщенная и полноценная культурно-развлекательная жизнь? Пэт хотела бы жить в Европе, в крупном мегаполисе, чтобы жизнь била ключом, вваливалась через окно, становилась частью её собственной жизни. Дети Пэт уже взрослые, самостоятельные, живут отдельно, муж умер пару лет назад, с родственниками она не очень-то ладит. А потому, раз ничего не держит, в близлежащих её планах отправиться преподавать язык за границу, как любила она делать это по молодости. И только лишь похороненной желает она быть в родном своём городке. Только в нём и нигде больше – так детям и наказала. Почему, спрашиваю. Да потому что там такая природа, и птицы так ни в одном другом уголке мира больше не поют.

Джимми с женой приехали в Новую Зеландию около года назад. Им обоим за тридцать, детей нет. Окленд не очень-то их впечатлил. Зарплаты низкие, цены высокие, крыши в домах протекают, европейцы на азиатов косо посматривают, ночью на улице небезопасно и тд и тп. В какой-то момент непрерывной речи Джимми мне вдруг начинает казаться, что живём мы с ним в разных странах, говорим о разных городах. Негодование переполняет, душит. Да из какого же такого развитого общества ты, дружище, приехал, коли Окленд недостаточно развитым находишь? Джимми с женой приехали из Сингапура. Уровень благосостояния населения их страны один из самых высоких в мире, уровень преступности – один из самых низких, общество высокообразованное и дисциплинированное, скачок экономики за последнии десятилетия гигантский. Что и говорить, Новую Зеландию в сравнении с Сингапуром иначе как деревней не назовёшь. Так что же забыл, чего ищет в этой «деревне» Джимми? Одна из насущных проблем Сингапура – перенаселенность и дефицит площадей. Джимми с женой устали от людей, от крысиных бегов, погони за долларом, они хотят жить спокойно и созерцательно, дышать свободно, наслаждаться природой. А потому и покидать Новую Зеландию, несмотря на все её недостатки в сравнении с их родиной, не собираются, но со временем планируют переехать из Окленда куда-нибудь подальше в провинцию, купить дом, завести хозяйство.

До того, как обосноваться в Окленде, мой учитель бразильянец Эдсон во многих странах и городах успел побывать. Жил в Рио-де-Жанейро, Лос-Анджелесе и Пекине, работал в Иране и Берлине. Вот только нигде и никогда не было ему так хорошо и комфортно как в Окленде. Свой переезд на постоянное место жительства в Новую Зеландию Эдсон считает самым большим своим достижением. На момент эмиграции ему было уже пятьдесят и у него уже были жена и трое сыновей, младший из которых, девятилетний Лукас, инвалид с рождения, перенёсший ни одну операцию на сердце. "В каждом городе свои плюсы и минусы, так что искать и пробовать можно до бесконечности, лишь бы времени и финансов на всё хватило", - рассуждает Эдсон, которому в Окленде по душе пришлись высокий, в сравнении с Бразилией, уровень жизни и безопасности, качественное медицинское обслуживание, прекрасная экология, многонациональное общество. «Я уже не в том возрасте, чтобы гнаться за событиями или деньгами, - улыбается Эдсон в ответ на перечисляемые мной аргументы Пэт и Джимми. – Провинция тоже не моё, рано мне ещё в деревне-то себя хоронить. Да и к тому же не один я, у меня ведь дети-подростки, которым хотелось бы дать достойное образование».

 Когда в ответ на мой вопрос, в каком уголке земного шара ей хотелось бы жить, двадцатилетняя новозеландка Наоми ответила, что в Иране или Турции, мне показалось, что что-то не так у меня либо со слухом, либо с английским. Переспросила. Да, да, в Иране или Турции.

- Но почему? – спрашиваю.

- А почему бы и нет? – отвечает.

Наоми родилась и выросла в Данидене, одном из самых старинных городов Новой Зеландии, где чудесным образом  уживаются историческое наследие и девственная природа, где разгуливают по пляжу морские котики.

- А была ли ты когда-нибудь в Иране или Турции?  

- Нет, не была.

- А знаешь ли ты, каков там уровень жизни, какая, наконец, религия, традиции?

- Знаю.

Ладно, - думаю, - бессмысленный разговор. Она либо дурачится, либо впечатление на меня произвести хочет, либо просто ненормальная. Ох уж мне эти новозеландцы! Пэт хотя бы в Европу хочет, а эта? То же мне авантюристка! Но тут вдруг к удивлению моему выясняется, что Наоми наполовину только новозеландка, что отец у неё иранец, и хотя давно уже с ней и мамой не живёт, но Наоми всегда чувствовала и продолжает чувствовать, что историческая родина её там, на родине её отца, а не здесь, где она родилась и выросла. И всё вроде как-то на свои места встало после этого её объяснения, всё вдруг сделалось вполне себе понятно и логично.

   

   

Куча времени

Выйти из дома в девять сорок пять, чтобы успеть к десяти. У меня ещё куча времени, сейчас только девять пятнадцать. Тридцать минут – это же целая жизнь! Хожу по комнате и думаю, чем бы заняться. Время – деньги, час упустишь, годом не наверстаешь. И как всегда столько недоделанного, столько важного, столько срочного. Решаю убраться в квартире. Порядок в доме – порядок в голове. Девять двадцать. На квартиру времени уже не хватит. Хотя бы в комнате. На комнату тоже. Хотя бы на столе. И как могла я с вечера оставить всё в таком беспорядке!

Разложить по полочкам, убрать на свои места. Чтобы ничего лишнего, ничего ненужного. Чтобы дышалось легче, чтобы мысли не спотыкались о неважное, незначительное, чтобы были гармония, порядок и тишина.

 Положить на видное место, чтобы не забыть. Выкидывать или не выкидывать? Выкидывать! Запрятать подальше до лучших времен. Но сколько же сейчас времени? Девять тридцать пять.

Надо ускорить темп. Налево, направо, в мусорное ведро. Девять тридцать девять. Где моя сумка? Ключи? Мобильник? Ах, боже мой, я не накрашена! Начинаю бегать по комнате. Но и время оно тоже бежит вместе со мной. Девять пятьдесят одна. Я могу опоздать. Надо срочно выходить. Мысленно представляю, как мчусь по улице под удивлённые взгляды прохожих, как сердитые водители сигналят мне, перебегающей дорогу на красный свет. Как же я не люблю опаздывать! Надо срочно выходить!

Успела накрасить только один глаз. Не могу же я пойти с одним глазом накрашенным, а другим не накрашенным. И где же мой мобильник? Хорошо бы позвонить на него с городского. Где трубка от городского? Где ключи? Вываливаю содержимое сумки на расчищенный стол. Откуда в моей сумке столько ненужных лишних вещей? Всё смешалось и перепуталось. Всё сложно и непонятно. Всё слишком не просто. Ничего не лежит там, где ему положено лежать. И соседи опять слушают этот невыносимый рэп.

Где гармония, где  порядок, где тишина? Разве о такой жизни я мечтала? Разве вот так я хотела жить?

О господи, я плачу! Как же могла я позволить себе заплакать! Теперь с размазанной по щекам тушью идеально вписываюсь в бесовскую атмосферу своей квартиры. Боюсь смотреть на часы. Бегу в ванную умываться. Вытираю лицо полотенцем. Смотрю на себя в зеркало. Зеркало отражает часы на моей руке. Десять пятнадцать. Всё потеряно. Я не успела.

Но ведь говорят же люди, что никогда не поздно. Что лучше опоздать, чем совсем не прийти. Я приду. Я должна прийти. Я должна выйти из этой чёртовой квартиры, из этого своего беспорядочного и неорганизованного мира, что умудрилась привезти с собой издалека. Мне нужно на свежий воздух. Там, а не здесь гармония, порядок и тишина. Там прекрасная зелёная Новая Зеландия с высоким голубым небом и улыбающимися прохожими. Ну и пусть ключи я так и не нашла, может и не нужны они мне вовсе. Может я не вернусь? Дёргаю дверную ручку. Нет, ключи мне всё-таки нужны. Дверь закрыта изнутри. Я сама себя закрыла. Сама.

Я сажусь на диван. В голове ни единого предположения о том, где могут быть ключи. Я смотрю на часы. Десять тридцать. Паниковать бессмысленно. Я вглядываюсь в часы пристальнее. Ещё пристальнее. Я начинаю замечать, как движется минутная стрелка. Десять сорок, десять пятьдесят пять. Теперь я вижу, что не только минутная, но и часовая стрелка, до этого тяжёлая и неподвижная, тоже, оказывается, не стоит на месте. Одиннадцать, двенадцать, час, два.

Что-то не так с моими часами. Механизм, который удерживал движение стрелок, сломался, и теперь они вертятся так же быстро, как крылья мельницы на ветру. Быстрее, ещё быстрее. Часы, дни, недели, года. А я сижу и смотрю как завороженная. Мне не нужно смотреть, нельзя смотреть. Ведь так пройдёт вся моя жизнь! Я постарею, поседею, осунусь, я стану хуже видеть и слышать. Наконец, я умру. И там, где не будет уже времени, там стрелки на часах будут неподвижны. И не нужно будет спешить, не нужно будет искать, но лишь довольствоваться тем, что успел за короткий отрезок своего земного времени найти. Я делаю усилие. Я отрываю взгляд от часов. Я просыпаюсь. Девять пятнадцать. У меня ещё куча времени. Целая жизнь.               

Скупая мужская мечта

У мужа на работе новый друг – Роберт. С университета им по пути, обсуждают по дороге книги, фильмы и дальние от Новой Зеландии страны.

Роберту за пятьдесят. У него седые волосы, голубые глаза и сухощавое телосложение. Он новозеландец. В университете занимает должность посыльного, когда-то работал верстальщиком в издании.

Живёт один. Про жену и детей ни разу ни слова. Зато любит рассказывать, как время от времени в баре за кружкой пива встречается со своей мамой, и какое это мучение ходить с ней по магазинам, но, увы, ничего не поделаешь – стариков надо уважать.

 Роберт хорошо разбирается в истории и политике, равнодушен к спорту и религии, всю жизнь мечтал побывать в Италии, но вот как-то не пришлось. К слову сказать, Дима-то мой в Италии был, вот только, как выяснилось, не знаком и с десятой долей того, что знает про Италию Роберт. И не только про Италию. Послушаешь его и позавидуешь невольно – как много человек видел, как много где побывал. А потом вдруг к удивлению своему выясняешь, что дальше соседней Австралии и не был нигде Роберт. Просто есть некоторые волшебные  книги, что лучше всяких путешествий.

Судя по фильмам, которые смотрит, музыке, которую слушает, литературе, которую читает, у Роберта прекрасный вкус. А ещё он страсть как любит себя баловать, и у него свои холостяцкие традиции. Пятничный вечер – хорошая книга и бутылка хорошего вина. Раз в две недели – культурное мероприятие, что называется, выход в свет.

О личной жизни - ни прошлой, ни настоящей - Роберт не рассказывает, а мой вежливый супруг, разумеется, и не спрашивает. Ох уж мне эти мужчины! Был бы Роберт не диминым, а моим другом, уж конечно момент этот не упустила бы. Но что поделаешь, приходится довольствоваться мужниными наблюдениями, которые на сегодняшний день ограничиваются тем лишь, что случайно увидел как-то раз Дима, как Роберт букет цветов выбирал. Ну, может, маме, может, на день рождения кому.

 «Если мы вдруг расстанемся с тобой, - заявил на днях муж, - ни за что на свете второй раз не женюсь. Буду вот так же, как Роберт, жить». И глаза к небу, и улыбается умиротворенно так, радостно. И тут уже я задумалась – вот она, оказывается, какая, скромная скупая мечта женатого человека.

История одной иммиграции, или какая жалость, что мужчины не рожают

Два раза в неделю, по выходным, работает у нас в отеле на складе филиппинец Фройлан – серьёзный и не шибко разговорчивый мужчина лет тридцати. Работа у него несложная, никаких особенных физических или умственных нагрузок не требующая – раскладывает по полочкам инвентарь, следит, чтобы всё на своих местах было и в нужном количестве, испорченные вещи в номерах меняет на новые. Вроде бы и обязанности-то незамысловатые, но как серьёзно и ответственно подходит к ним филиппинец, это надо видеть! Всё у него под запись, структурировано и строго по плану. В отеле перешептываются, мол, у себя дома важную должность занимал, привык к работе серьёзно относиться.  

Разговорить молчуна Фройлана не так-то просто. Но однажды за обедом мне таки повезло. Не слишком сентиментальный и участливый филиппинец проникся вдруг историей о трудностях и огорчениях, что нами с мужем за время многомесячного поиска работы в Новой Зеландии пережиты были. Оказалось, что и Фройлану в этом отношении есть, чем поделиться.

В Новую Зеландию филиппинец приехал два года назад с женой и полуторагодовалой дочкой. Согласно его визе, Фройлан в течение девяти месяцев должен был устроиться на релевантную своему образованию и стажу работу. В этом случае у него и его семьи появлялась возможность подать документы на резидентство и остаться жить в стране, как они с женой и планировали. Думаю, был бы Фройлан, к примеру, программистом, так бы всё оно и вышло. Однако программистом он не был, но был видеооператором с приличным стажем работы на телевидении у себя на родине.

С чего это вдруг Фройлан с его рациональным и прагматическим складом ума решил, что сможет в Новой Зеландии легко и быстро в своей сфере устроиться, для него и самого до сих пор загадка. Быть может, привык чувствовать себя успешным и востребованным дома, быть может, мечта о сказочной Новой Зеландии рассудок затмила, одного Фройлан себе простить не может - что не один на поиски работы приехал, но жену с маленьким ребёнком привёз.

По окончании девяти месяцев тщетных надежд и горьких разочарований чемоданы были собраны, билеты домой куплены. Несчастный Фройлан настолько разбитым и сломленным себя чувствовал, что когда за неделю до вылета из Новой Зеландии его вдруг пригласили на собеседование, идти поначалу не хотел. Хорошо хоть жена настояла. В итоге билеты были сданы, вещи распакованы. Филиппинец устроился на работу по специальности.

Видеооператором Фройлан пробыл всего полгода, затем проект закончился, и его услуги больше не требовались. Но как много за эти полгода успело измениться! Во-первых, благодаря своему трудоустройству Фройлан смог уладить все дела с документами, узаконив статус пребывания своей семьи в Новой Зеландии; во-вторых, его жена, сидевшая до этого дома с ребёнком, совершенно неожиданно нашла себе хорошо оплачиваемую работу – что-то в продажах.

Когда после шести месяцев рабочий контракт Фройлана закончился, супруги на семейном совете порешили, что кормилицей в их семье какой-то период будет жена, а муж посидит пока с дочкой, домашние дела попробует выполнять - готовить, скажем, он и раньше любил, а страсть к порядку так вообще с детства. Фройлан подумал и согласился, предусмотрительно устроившись в отель на выходные – себе, мол, на сигареты, дочке на конфеты. Вот так уже больше полугода они и живут.     

На жену Фройлан не может налюбоваться – какая она вдруг стала деловая и энергичная. Жена довольна Фройланом – дома всё всегда под контролем. Стыдно ли филиппинцу за то, что супруга их с дочкой содержит? Говорит, что нисколько. Она ведь никогда раньше и не работала почти, Фройлан же, с тех пор как поженились, только и делал, что вкалывал с утра до вечера. Так что поменяться местами, на его взгляд, вполне справедливо, тем более, когда такая возможность сама подвернулась. "Вот надумаем, - говорит, - второго рожать, тогда снова обратно". И тут же подмигивает, ах какая всё-таки жалость, что мужчины не рожают!

  

Жить своей жизнью. Джастин

Джастин 26 лет, она родилась и выросла в Колумбии, в столичном семимиллионном городе – Боготе. В Новую Зеландию приехала на шесть месяцев - попрактиковать английский, посмотреть на людей. Джастин модно одета и ярко накрашена. У неё шикарные чёрные вьющиеся волосы и крутой фотоаппарат, который всегда при ней.

История прекрасных волос Джастин, так же, как и история её не менее прекрасного фотоаппарата, заслуживает отдельного упоминания. Дело в том, и волосы, и фотоаппарат - две вещи, стопроцентно запоминающиеся при первой с колумбийкой встрече, а позже у всех её знакомых – в том числе и знакомой по курсам меня - с ней обязательно ассоциирующиеся ("Ух ты, какие волосы! Совсем как у Джастин!", "Крутой фотоаппарат, но у моей знакомой Джастин круче"). А теперь представьте себе моё удивление, когда выяснилось, что и шикарная причёска и фотокамера появились у их обладательницы сравнительно недавно!

На горе длинноволосой красавице-маме девочка родилась с волосами тонкими и тусклыми. Мать косо посматривала на лысоватого папашу-виновника и всеми силами старалась положение вещей исправить, неустанно пичкая маленькую Джастин рыбьим жиром, приговаривая, что красивые волосы - залог успеха девушки среди мужчин. Джастин плакала горькими слезами, ненавидя рыбий жир, свою настырную мамашу, а заодно и всех на свете мужчин, ради которых она, якобы, должна идти на такие жертвы. Рано или поздно эта отчаянная детская ненависть всё равно должна была во что-то вылиться. Вот она и вылилась – в пятнадцать лет Джастин в первый, но не последний раз чуть не довела свою заботливую маму до сердечного приступа, вернувшись однажды со школы наголо обритая. «Моя дочь – лысая лесбиянка, ни один дурак её замуж не возьмёт, так и будет всю жизнь на моей шее сидеть, пока в гроб меня своим упрямством не загонит», - в отчаянии делилась с соседками своей сердечной болью мамаша. А в это время волосы у Джастин постепенно отрастали и - о чудо! - совсем уже не такие, как были раньше, но густые, здоровые и волнистые, точь-в-точь как у матери.

Тем временем мама Джастин смягчилась и, вновь уверовав в свою нерадивую дочь, начала активно прилагать все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы определить её в хороший университет на престижный экономический факультет. Мнения самой абитуриентки никто, разумеется, и не спрашивал. Да если б и спросили, ответила бы она разве? Дело в том, что в глубине души Джастин всегда чувствовала себя натурой несколько артистической – ей нравилось рисовать, нравились книги и хорошая музыка. Но разве это хоть о чём-то говорит? Да и мало ли кому, в конце концов, музыка да книжки нравятся! Заикнись она тогда, что хочет быть художницей или музыкантом, скандал был бы похлестче, чем когда голову обрила. Вот она и молчала. Молча поступила, молча университет окончила. Ход конём Джастин сделала позже, когда пришло время на работу устраиваться. Вместо того, чтобы по собеседованиям ходить, назанимала у друзей и родственников денег, купив себе дорогущий по тем временам фотоаппарат и отправившись на курсы фотографии. Стоит ли говорить, что мама её в это самое время пережила свой второй сердечный приступ и с тех самых пор, даже несмотря на то, что Джастин смогла в итоге устроиться фотографом в местный журнал, продолжает считать её человеком пропащим.

На то, чтобы отправиться в Новую Зеландию, Джастин терпеливо откладывала деньги почти пять лет. Она придумала себе, что именно здесь, в Новой Зеландии, столь отличной и такой далёкой от её родной страны, она сможет, наконец, разобраться в себе, понять, чего хочет от жизни и в каком направлении ей дальше двигаться.

И вот она уже третий месяц в Окленде. Вот она пристально из объектива своего любимого фотоаппарата вглядывается в Новую Зеландию, её красивые ландшафты, местных жителей, туристов, чистые аккуратные улочки. «Нет, это не мой город, - рассуждает Джастин, - здесь слишком тихо, спокойно, люди слишком расслаблены и холодны друг с другом». В Окленде колумбийке не хватает привычного непрекращающегося шума и движения на улицах, жизнерадостных латиноамериканцев, одинаково празднующих как собственные удачи, так и неудачи, своих бешеных наполненных делами и заботами будней.  

Поняла ли она, наконец, чего хочет от жизни? Джастин утверждает, что да. Говорит, что самое для неё важное – самостоятельность и независимость. Она не желает жить с родителями, не хочет выходить замуж, совершенно спокойно допускает, что детей и семьи в её жизни может и не быть. В близлежащих планах - путешествовать и продолжать заниматься фотографией. Её не страшит совершенно одиночество, не пугает отсутствие денег – мне, мол, многого не надо, а на одну себя всегда заработаю. Главная же мечта Джастин – научиться слушать свой внутренний голос, доверять себе, не зависеть от стереотипов и чужого мнения, другими словами, жить свой жизнью.  

Обо всём этом Джастин рассказывает нам с мужем в баре за кружкой пива. Мы сидим напротив и внимательно слушаем, любуясь её эмоциональностью, искренностью, молодостью, красотой. Однако не мы одни наслаждаемся обществом Джастин. Рядышком с ней – чернобровый красавец и модник Хуан Камило. Он тоже колумбиец и тоже мой одногруппник. Так же, как и Джастин, ему 26, по образованию он инженер, в Окленде почти полгода, через две недели уже домой возвращается. На занятиях Хуан Камило неизменно садится рядом с Джастин, в перерывах ходит ей за кофе, провожает домой. Джастин говорит, что они хорошие друзья.

- Хуан Камило, а ты определился, как хотел бы дальше жизнь свою строить? - спрашиваю.

- Ну у меня всё гораздо проще, чем у Джастин. В моих планах хорошо зарабатывать, накопить на дом, жениться и двоих сыновей воспитать.  

- А жену какую хотел бы? Что делать будешь, попадись тебе такая же независимая, как Джастин?

- Вообще-то мне независимые девушки нравятся. Ну, может быть, чуть менее независимые, чем Джастин.

Джастин улыбается.

Триер понял Гитлера. Понял ли кто-нибудь Триера?

 I understand Hitler, but I think he did some wrong things, absolutely. I can see him sitting in his bunker in the end. I am just saying that I understand the man. He is not what you would call a good guy, but I understand much about him and I sympathise with him in a little bit.

Lars von Trier

Я понимаю Гитлера, он, конечно, сделал много неправильных вещей, но я могу представить его сидящим в бункере - в самом конце. Я всего лишь хочу сказать, что понимаю его как человека. Не то, что бы его следовало назвать хорошим, но я понимаю о нём много и слегка даже симпатизирую ему.

Ларс фон Триер

За эти вот уже второй месяц всем миром обмусоливаемые слова выдающегося датского кинорежиссёра Ларса Фон Триера объявили персоной нон грата и выставили из Канн. Саму же мысль о Гитлере мало кто – к сожалению или счастью? – воспринял всерьёз, предпочитая комментировать высказывание как неуместную шутку скандального и любящего эпатировать публику режиссёра. Вот вроде бы и сам Триер раскаялся уже – в официальном извинении заявил, что ни в коем случае не антисемит, не нацист и никаких расовых предрассудков не имеет. Заявить-то заявил, однако от ранее произнесенного всё же не отказался, не забрал свои слова обратно и уж тем более не перевёл всё в неудачную шутку, как продолжают это делать журналисты. Более того, ошибка режиссёра, по его собственному мнению, в том лишь, что слова свои произнёс он на официальном мероприятии и на широкую аудиторию, а не в узком кругу единомышленников и друзей, которые бы, уж конечно, сразу уразумели, что Триер имеет в виду.

Так что же он на самом деле имеет в виду?

Триер – поэт. Сначала поэт, а потом уже только гражданин - не наоборот, как у Некрасова. Из этого-то, на мой взгляд, собственно и весь сыр-бор. Да, разумеется, как гражданин, не имел он морального права столь опасные для «непосвященного» слушателя заявления делать. Но так уж ли крамольны эти речи в устах не гражданина, но поэта? Какими моральными правами и принципами свяжешь руки художнику? Для гения и творца законы, как говорится, не писаны. Да и давно уже, между прочим, известно, что страсть к знаниям по самой природе своей греховная. Бог требует веры и повиновения, искушает и соблазняет познаниями дьявол. А стало быть и место настоящего художника, кому так не терпится "дойти до самой сути", не с дьяволом, конечно, но и не с Богом всё-таки. Скорее где-то между, посередине, на границе. И уж разумеется задача поэта и творца в таком случае никак не добрые сказки сочинять, но понять и принять действительность со всеми её ужасами в том числе. Разве не отлично с этой задачей справляется в своих фильмах гений современного кинематографа Триер? И вот думается мне, не это ли, между прочим, он и имел в виду, столь смело высказавшись о Гитлере?

Познер и Звягинцев

Я смотрю программу «Познер», потому что мне интересны гости, приходящие на передачу, нравится в целом её формат, ну и наконец, не так часто российское телевидение балует телезрителей интеллектуальной беседой, чтобы пренебрегать тем малым, что пока ещё доступно.

Выпуск с режиссёром Андреем Звягинцевым заинтересовал по двум причинам. Во-первых, фильм Звягинцева «Возвращение» очень нравится. Во-вторых, на днях была приятно удивлена, услышав его имя из уст своего преподавателя по английскому, который, относя себя к кинолюбителям, не знает об Андрее Тарковском, но зато знает об Андрее Звягинцеве, потому что именно Звягинцев со своим новым фильмом «Елена» будет представлять Россию на приближающемся кинофестивале в Окленде.  

Я ещё выскажу своё мнение о Звягинцеве. Но сначала о Познере.

Владимир Владимирович Познер в тележурналистике сорок лет. Уже хотя бы это, не говоря об известности, многочисленных наградах и премиях, не позволяет даже и думать о нём иначе, как о маститом журналисте, собаку в своем деле съевшем. Вот только не пойму никак, откуда же тогда этот всё чаще и чаще режущий слух и глаз непрофессионализм? Если в предыдущих передачах, например с Хазановым или Ургантом, когда вместо того, чтобы слушать собеседника, Познер рассеянно склонялся над своими листочками, что крупным планом демонстрировала телекамера, я старательно гнала от себя плохие мысли – ну забыл, ну времени хорошо подготовиться не было, все мы люди, то интервью со Звягинцевым убило просто.

И дело даже не в «прИзов» вместо «призОв» - нерусский, в России до 19 лет не жил, стало быть можно, с натяжкой, правда, но простить. Но даже и не обращая внимания на все эти мелкие ляпы, как закрыть глаза на то, что автор и ведущий пришел на собственную передачу совершенно неподготовленным?

 Представив Звягинцева как известного кинорежиссёра, получившего приз в Каннах за свой новый фильм «Елена», Познер заявил, что разговаривать намерен о кино. При этом по каким-то непонятным причинам сам фильм посмотреть накануне встречи не удосужился, так же, как не видел и ряд других фильмов, близких режиссёру по мировоззрению, например, «Счастье моё» Лозницы, из интервью Звягинцева о котором, однако же, Владимир Владимирович не постеснялся навырывать много-много фраз, призванных его гостя, по-видимому, в чём-то уличить.

Неудивительно при таком раскладе, что беседа о кино так и не завязалась, зато разговор о патриотизме, напротив, вышел на славу. «И за что ж вы так, русские интеллигенты, Россию-то свою не любите?» - укоризненно спрашивал нерусский, но Россию, в которой живёт и работает, любящий Познер. Когда же Звягинцев мягко посоветовал ему по российской глубинке проехаться, так же, как проехался он в своё время по Штатам и Франции, Владимир Владимирович ответил, мол, во многих российских городах он был, и нашел, между прочим, что много хорошего транспорта, что люди живут лучше, чем тридцать лет назад. Так прямо и захотелось продекламировать в ответ: "Жить стало лучше! Жить стало веселее!"

Позиция Познера по поводу того, что в художественном произведении плохому и безобразному должна быть альтернатива, давно известна и не одному Познеру принадлежит. Вот только разве обязательно в качестве такой вот альтернативы подсовывать зрителю голливудский хэппи-энд, который, по словам Владимира Владимировича, в годы великой депрессии вселил в американцев надежду на лучшее и помог с тяжелым положением вещей справиться. Не слишком ли поверхностен такой взгляд на проблему? Допустим, альтернатива действительно должна быть, но не лучше ли искать её в форме, раз отсутствует она в содержании, что Звягинцев, на мой взгляд, именно и попытался сделать в «Возвращении», используя жанр притчи. Однако же, не говорили, к сожалению, Познер и Звягинцев ни о «Возвращении», ни о каком другом конкретном произведении.

О Звягинцеве.

В общем и целом Андрей Звягинцев мне понравился. Талантливым режиссёром я считала его и раньше, теперь же нахожу ещё и весьма не плохим человеком. Вот только один-единственный факт насторожил.

Проблему современной России Звягинцев видит в золотом тельце, который испортил вконец постсоветское общество, некогда славившееся как самое читающее и к материальному равнодушное. Вместе с тем сам себя режиссёр называет счастливчиком, имея в виду, что если бы не 90-е, в период которых, как известно, для ряда поймавших свою волну невозможное стало вдруг возможным, ни быть и ему, с актёрским образованием, режиссёром никогда. Так как же всё-таки понимать, хороши или плохи были 90-е, приведшие, с одной стороны, Россию к тому, что Звягинцев называет апокалипсисом; с другой, тому же самому Звягинцеву давшие возможность заниматься любимым делом. По-моему, забавная ситуация. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.