Умные люди учатся на ошибках других, глупые на собственных, и только такие
бараны как я продолжают наступать на одни и те же грабли, не делая при этом
никаких совершенно выводов.
Когда в 2004 году я поступала на филологический факультет, элементарная мысль
порассуждать на предмет своего будущего места работы ни разу не пришла мне в
голову. Сама возможность заниматься чем-то, что не нравится, представлялась
безумием, и с этой точки зрения у меня просто не было других вариантов, других
альтернатив. Несмотря на круглые липовые пятёрки в аттестате, нарисованные по
принципу «ну уж на математику/биологию/физику/химию/географию/информатику Маша не пойдет точно, потому, так
и быть, не будем портить общую картину», никакой другой предмет кроме
литературы и отчасти истории, меня ни разу не заинтересовал. И даже когда незадолго
до вступительных экзаменов доктор филологических наук обратилась к нам,
абитуриентам, с речью в духе «Ребята, буду с вами откровенна…», даже это не
насторожило меня тогда, не заставило задуматься.
А ведь в тот день заботливая и честная доктор предупреждала нас, что денег филологическая
специальность не принесет, работать в девяноста случаях из ста придется не по
специальности, и это при том, что учиться сложно, гораздо сложнее, чем на
многих других факультетах. В итоге совет был таков – можете не идти, не идите,
но идите лишь в случае, если не можете не идти. И что же, думаете, подобная
откровенная речь здравомыслящего и опытного человека хоть какое-то зерно
сомнений во мне заронила? Напротив, тут же отнеся себя к тем, кто «не идти не
может», я принялась упиваться своей исключительностью, упиваясь до тех самых
пор пока с упавшим зрением, искривлением позвоночника, презрением к простому неграмотному
люду и красным дипломом не окончила университет, чтобы направить свои стопы ни
куда-нибудь, но в сферу обслуживания.
За три года, в течение которых кое-кто из моих бывших одногруппников успел
написать диссертацию, стать редактором, учителем или даже получить второе более
практичное образование, я приобрела бесценный опыт работы официанткой,
продавщицей, секретаршей, наконец, горничной. Но самое ужасное даже и не в этом
- за границей и более востребованным специалистам поначалу туго приходится. Самое
ужасное в том, что мой личный опыт, мои собственные шишки меня ни на грамм не
образумили, не исправили. И вот спустя три года я снова обиваю пороги
филологического факультета.
Я была совершенно уверена, что Марк будет счастлив меня видеть. Марк –
единственный преподаватель русского языка в Оклендском университете, профессор,
специалист по Чехову, американец. До Марка я общалась с Рут, которая одобрила и
поддержала мою идею заниматься русским автором, с интересом и пониманием выслушав
тираду о том, как важно в эмиграции помнить о своих корнях, своей культуре, сказала, что с удовольствием возмется за меня как научный руководитель (она специалист по французской литературе, однако занимается также русскими писателями-эмигрантами во Франции, немного знает русский), добавив, что Марк тоже будет счастлив со мной познакомиться. Однако Марк не был.
Мы проговорили ровно час, вернее говорил в основном он, на русском, с
акцентом, исправляя сам себя и изредка уточняя, правильный ли он употребил падеж/род/число.
Об одном и том же, об одном и том же по пятому кругу, я думала, что это никогда
не кончится, и точно так же, подозреваю, думал и он. Вероятно, из жалости и
сострадания Марк поставил перед собой благородную цель уберечь молодую
неопытную в облаках витающую иммигрантку от неверного шага. Марк пояснил, что к
его и моему великому сожалению, в университете нет русской кафедры, нет лекций
по русской литературе, равно как и особенного к ней интереса. Рассказал, что лет десять
назад было больше специалистов, больше диссертаций, студентов-русистов, но
потом всё прикрыли, он остался один, и неясно, сколько
еще подобная ситуация будет длиться, потому как всё зависит от внешней политики/финансового вопроса/декана и ещё бог знает чего. Вздыхал, что понятия не имеет, где я буду
работать по факту написания своей научной работы о русском авторе, что на моем
месте он потратил бы лучше год на то, чтобы переквалифицироваться либо в
школьного учителя, либо преподавателя английского как иностранного – всё какая-никакая, но профессия. И наконец, уже не в первый раз всё тот же вывод - если могу не идти, лучше не идти. Не знаю, какой реакции он от меня ожидал. Я кивала,
соглашалась, смотрела в пол и думала, лишь бы только не расплакаться прямо у него на глазах.
Я не расплакалась, дотерпела до туалета. А потом проревела всю ночь, наслаждаясь
в перерывах между всхлипываниями и сменой носовых платков проклятиями мужа в
адрес Марка с пожеланием, чтоб и ему точно так же накануне рабочего дня всю
ночь жена спать не давала. Конечно, я и не сомневалась, что Дима меня
поддержит. Наша филологическая семья и не такое переживала, однако своей любви к некогда выбранной специальности, равно как и веры в то, что не может в этом мире не найтись филологу места, не утратила. В итоге, сочиняем список возможных диссертационных тем, не
касающихся напрямую русской литературы и, наплевав на все предостережения
мудрых и опытных, идем атаковать Бастилию университет во второй раз. Горбатого
филолога могила исправит.