Там, где нас уже нет

Четыре года назад, когда Дима только-только выпустился из университета и устроился на свою первую серьёзную работу, а я оканчивала четвёртый курс, из студенческого общежития мы переехали в свою первую съёмную квартиру. Квартира была трёхкомнатная, для нас двоих просто гигантская. Поэтому, когда на кафедре объявили, что на лето к нам в университет учить русский язык приезжает группа американских студентов и их необходимо определить в русские семьи, мы с Димой изъявили желание взять к себе одного такого студента. Несмотря на то, что официально женаты мы тогда ещё не были, да и по возрасту – мне двадцать, Диме двадцать два – на семью мало тянули, преподаватели пошли нам навстречу, поручив американца Гари, которого было наказано вкусно два раза в день кормить и по возможности всячески развлекать.

Гари был нашим ровесником, родом из Техаса, с вполне приличным уровнем русского языка. До приезда к нам он уже успел побывать в России дважды, однако провинцию видел впервые. В общем и целом Россия Гари, конечно, нравилась, над русским языком он корпел с большой усидчивостью, у себя в университете писал научную работу по Пастернаку. Мы же с Димой, напротив, в то время спали и видели, как из России уезжаем, Дима не прекращал повторять, что русский уклад жизни не для него, а я в рамках курсовой работы анализировала романы не кого-нибудь, но американца Генри Миллера.

Помню, как вечером на даче, куда мы привезли нашего иностранного гостя знакомиться с особенностями русского отдыха, Гари предсказывал мне, что, если из России я всё-таки уеду, именно этого всего мне очень будет не хватать. Под «этим всем» он разумел моих бывших одноклассников, что, слегка уже охмелевшие, пели под гитару Шевчука и Цоя. Пели они, конечно, так себе, да и сам репертуар на тот момент был уже порядком устаревший. Однако Гари пребывал в искреннем восхищении и восторге. Он и в блоге описывает всё так, будто поучаствовал в чём-то исключительном.  

Блог Гари, что вел он в то время с целью информировать своих американских друзей и родных о том, что с ним происходит вдали от дома, я и раньше уже читала, но перечитав сегодня снова, впервые как-то чересчур расчувствовалась. Вспомнила нас с Димой другими, окруженными друзьями и событиями, которыми так восхищался в своё время Гари. Удивилась тому, какое большое количество людей, которых описывает Гари, было в то время вокруг нас обоих и как мы уже почти привыкли жить без людей сейчас. Вспомнила, как часто собирались с друзьями в той нашей большущей квартире, на оплату которой уходила вся Димина зарплата целиком. Как все дружно хотели путешествовать и не жить так, как все живут, как мечтали уехать из серой, грязной и скучной Самары, в которую приехал Гари, чтобы путешествовать и не жить так, как все живут.

Коул, один из одногруппников Гари, тоже американец и тоже влюбленный в Россию, сказал как-то раз в ответ на мои жалобы про то, как непросто в России жить: «Ну что за незадача, все мои лучшие русские друзья мечтают уехать в Америку, все мои лучшие американские друзья – в Россию!» На корявом русском его реплика показалась мне тогда очень смешной. И справедливой. Ну разумеется, хорошо там, где нас нет. Или быть может там, где нас уже нет.

Бессонница

Слишком много мыслей в голове, чтобы вот так просто взять и уснуть. Не осмелюсь сказать, что все эти мысли глупые и пустые, но большая их часть именно такова. Да даже и те мысли, что могли бы чего-то стоить, не во время и не к месту. Страхи, сомнения, обрывки чьих-то фраз и речей. Эпизоды из прошлого рождают возможные к самим себе варианты, которые уже невозможны, а значит бессмысленны. Бесконечные планы и мечты, мечты и планы, из которых и десятой доле, как показывает практика, не суждено сбыться. То, что называется внутренней суетой.  

В детстве у меня была кукла с меня, маленькую, ростом. В рыжем платье и с рыжими волосами. Кукла умела ходить, если правильно тянуть её за руку. А если тянуть не за руку, а за рыжие волосы, то у куклы открывалась голова. Как коробочка. А в коробочке ничего. Можно было при желании хранить там разные вещи или складывать мусор. А можно было просто в неё заглядывать и заглядывать, всякий раз убеждаясь, что там по-прежнему ничего.

  После трёх ночи, отчаявшись уснуть, я обычно делаю вот что. Сажусь на кровать и тяну себя за волосы. До тех пор, пока голова не откроется, как коробочка. Затем слегка склоняю набок непокрытую свою голову, и из неё тут же начинает сыпаться всяких хлам. Мысли-пустышки, мысли-игрушки, бездарности, бессмысленности, уродцы, с оторванными руками или ногами. Вперемешку с некоторыми ценными вещами, разумеется. Вот только по факту оказывается, что ценного не так уж и много, по пальцам пересчитать. Когда вперемешку с пустышками, кажется больше. Приходится сортировать. Всё ценное откладываю в сторону, протираю тряпочкой и убираю в шкаф. Не то, чтобы оно не нужно мне было, просто не во время и не к месту. А вот от хлама надо избавляться. Складываю его в целлофановый пакет, утром буду выходить из дома, выброшу в мусорный бак.

И вот в моей коробочке нет больше никаких вещей, ни нужных, ни лишних. Моя коробочка пустая. В неё теперь можно заглядывать и заглядывать, всякий раз убеждаясь, что там по-прежнему ничего. Но и это ещё не всё. Провожу пальцем по внутренней её стенке. Сколько пыли! Видела бы мама! Аккуратно влажной тряпочкой протираю внутренние стенки своей головы. Уже намного лучше, намного спокойнее, намного легче. Но и это тоже не всё. Остался затхлый запах. Запах давно не проветриваемого помещения, въедливый запах некоторых некачественных мыслей-пустышек, игрушек, бездарностей, бессмысленностей и ещё бог знает чего. Нужен свежий воздух.

На балконе тишина. Внутри меня тоже тишина. Воздух чистый, свежий, прохладный. Странно, ведь я ещё и спать не ложилась, а усталости никакой. Усталость прошла вместе со всеми ненужными и нужными мыслями. Моя голова чистая, свежая и совершенно пустая. Ну наконец-то меня ничего не беспокоит и не тревожит! Вся целиком я сконцентрирована на том, что происходит вокруг меня, никогда ещё у меня не получалась так концентрироваться на происходящем, что-то постоянно мешало, отвлекало, и вот, наконец, не мешает и не отвлекает ничего. Я наблюдаю за тем, как восходит солнце. Я никогда ещё не встречала рассвет здесь, в Новой Зеландии. За домами, магазинами я разглядываю краешек океана. Я слышу, как издалека всё громче и громче начинают кричать птицы. И этот крик, и этот свет через мои глаза, уши, рот легко и быстро заполняет освободившееся пространство моей коробочки. Мне кажется, что я очень счастлива. Мне больше не нужно понимать, в чём смысл моей жизни. Потому что смысл моей жизни во мне самой. Наверное, всё это время я очень глубоко спала.   

Учитель! Перед именем твоим...

Вы когда-нибудь влюблялись в женщину, что лет на сорок вас старше, что говорит и думает на другом языке, выросла и воспитывалась в иной стране, культуре, при иных обстоятельствах и в иную эпоху? Любовь не может возникнуть на пересечении одних лишь контрастов, но обязательно подразумевает наличие чего-то общего, схожего в характерах, взглядах, мнениях. Иногда мне кажется, что я знаю Пэт много лет, знаю, как она поведет себя в той или иной ситуации, о чём думает, когда молчит. Иногда мне представляется, что моей учительницей она стала не четыре месяца назад, но очень-очень давно. Воспитывала в детском саду, учила читать и писать в школе, вела семинары в университете. Она похожа на всех моих лучших воспитателей и преподавателей, что в разные периоды на собственном примере учили меня и таких как я быть добрыми и отзывчивыми, упрямыми и настойчивыми.

Неделю назад мне пришлось прекратить свои уроки английского. Ребята, с которыми я раньше занималась, окончив свой кто шести-, кто девятимесячный курс, разбежались-разъехались кто куда. Новая группа Пэт оказалась слабее моего уровня, продолжать занятия, особенно при учёте того, что они недешево мне обходятся, было бессмысленно. Сказала Пэт, что ухожу, Пэт ответила, что понимает. Устроили по традиции прощальный вечер, разошлись. Помню, как выпускаясь со школы, университета, жалела преподавателей, что за долгие годы привыкли и привязались к своим ученикам, а теперь навсегда выпускают их на свет белый из своего учительского гнезда. Рассуждала примерно так: «Нам, ученикам, хорошо, у нас впереди еще столько нового, интересного. А им, бедным, каково! Начинать сначала и всё по тому же кругу. Скукотища!» Однако на этот раз жалела я не столько Пэт, сколько себя саму. Ничего нового и интересного впереди мне не представлялось, наоборот, чувствовала себя несправедливо обделенной, недополучившей того, чего хотелось получить. Конечно, за почти четыре месяца ежедневных занятий английский мой улучшился, но ведь язык - это такая вещь тонкая… Предела совершенству не существует, пропасть между мной и людьми, для которых английский родной, по-прежнему гигантская. Да и в конце концов разве в одном языке дело? Не одному только языку Пэт всех нас учила.

С момента моего последнего занятия не прошло и двух дней, а я уже дожидалась Пэт в колледже у её кабинета в надежде напроситься на частные уроки. Смешно вспоминать, волновалась как влюбленный перед первым свиданием. А вдруг не согласится? А вдруг у неё времени свободного не окажется? А вдруг такого рода услуги будут мне не по карману? Муж вдоволь надо мной за это время посмеялся. С Пэт он знаком лично, сомнений в том, что вопрос этот мы с ней как-нибудь да уладим, у него не было никаких. Трудностей и вправду не возникло – договорились встречаться дважды в неделю по часу в том же самом колледже. По поводу денег Пэт сказала, чтобы я не волновалась.

Однако я волновалась. Особенно когда после первого занятия Пэт не взяла с меня ни копейки. В конце второго урока проявила настойчивость, мол, мне неудобно и неловко и вообще я не знаю их новозеландских расценок, не знаю как в ситуации, которую она создала, мне себя вести полагается. Тогда Пэт спросила, сколько я зарабатываю в час в отеле. Поняв к чему она клонит, я, конечно, принялась возмущаться – это, мол, не одно и то же! На что Пэт ответила, что вся работа - работа. На том и порешили. Для информации: в Новой Зеландии стоимость часового занятия с квалифицированным преподавателем английского языка со стажем в сорок лет, как у Пэт, минимум в четыре раза превышает минимальную оплату труда, что полагается мне как горничной.

Если честно, я давно хотела спросить мнения Пэт, но не решалась. Я уже задавала свой вопрос другим - и русским, и иностранцам – однако ощущение, что надо мной посмеиваются, в меня не верят, не покидало ни на секунду, даже если люди и говорили то, что подсознательно мне хотелось бы услышать. Однако Пэт это куда серьёзнее, чем другие люди. Во-первых, она бесконечно симпатична мне чисто по-человечески. Во-вторых, моему к ней уважению нет границ - будучи маори, добиться того статуса, какой она на сегодняшний день имеет, из её же собственных рассказов было совсем не просто. Наконец, в-третьих, кому как ни ей, моей учительнице, иметь чёткое представление об уровне моего английского, и, главное, моем потенциале, моих способностях и возможностях для меня в её стране. И вот, набравшись смелости, я спросила Пэт, имеет ли в моём случае смысл продолжать учёбу в том направлении, в каком училась я у себя на родине. Смогу ли я работать в местных СМИ, писать и говорить на неродном языке так, как пишу и говорю на родном? Я внимательно следила за Пэт, я бы заметила любое неверное движение на её лице. Но неверного движения не было. Пэт ответила да. Сказала, что она не сомневается.

О снобизме

Из разговора с одногруппницей-иностранкой

- Знаешь, Мария, а ведь ты совсем не такая, какой казалась мне вначале.

- А какой я тебе казалась?

- Снобкой.

- Но почему??? Разве я не общительная, не улыбчивая, не доброжелательная к людям?

- Да ты такая, вот только твоя общительность тебя и подводит.

- Можешь пример привести?

- Ну, скажем, помнишь на одном из первых занятий ты ни в какую не верила, что среди колумбийцев есть голубоглазые и светловолосые. Ты так настаивала на своей правоте, как будто всю жизнь в Колумбии прожила. Может быть, ты ничего плохого и не имела в виду, но создалось впечатление, что голубоглазые - это какие-то особенные люди, и, скажем, латиноамериканцы просто не имеют права ими быть. Мы, колумбийцы, переглянулись тогда, мол, что она о себе думает!

- Да разве я это имела в виду? К тому же я до сих пор… хм, ну ладно, а другой пример?

- Или вот хотя бы с учителем Эдсоном. Помнишь, на занятии зашла как-то речь о проблемах сексуальных меньшинств? Эдсон ещё рассказывал про своего знакомого-гея, которого никто и никогда не видел идущим за руку или, тем более, публично целующимся с его партнёром. И конечно, ты не удержалась и давай засыпать его вопросами, а почему парню с девушкой можно за ручку ходить, а двум парням нельзя? Почему одним петь и даже кричать о своей любви разрешается, а другим по углам всю жизнь прятаться? Дискриминация! Неуважение! Караул! Эдсон в ответ даже оправдываться принялся, мол, он человек пожилой уже, несовременный. Я сама твои взгляды в этом вопросе быть может и разделяю, но зачем же так настойчиво, яростно?

- Всё, поняла. Действительно, что-то я палку перегнула тогда. Так это, по-твоему, и есть снобизм?

- По мне так самый настоящий. Но только не в твоём случае. Была бы ты снобкой, стала бы разве я с тобой общаться? Я этих снобов на дух не переношу! А ты… ты просто чересчур бываешь разговорчивая, сначала говоришь, а потом думаешь. Со временем, дай бог, пройдёт.

Из приватной беседы с Пэт, новозеландкой-маори, преподавательницей английского языка

- Конечно, Новой Зеландии нужны эмигранты, иначе экономика страны просто встанет, собственного населения никак не достаточно, к тому же многие из местных уезжают в Австралию, например. Вопрос в том, кого сами новозеландцы хотели бы видеть в качестве эмигрантов, а кого нет. Если говорить о национальностях, то моё мнение по этому поводу примерно следующее. Во-первых, я абсолютно точно за азиатов. Они трудолюбивые, дружные, благодарные, не высокомерные. Во-вторых, назову три страны, количество эмигрантов откуда я бы предпочла сократить. Это Штаты, Южная Африка и Саудовская Аравия. Объясню почему. Мне глубоко противен снобизм во всех его проявлениях. Так вот эмигранты именно из этих стран, по моим наблюдением, больше других им страдают. У американцев в крови считать себя впереди планеты всей и насаждать повсеместно свою культуру и свои верования. Белые южноафриканцы, эмигрируя, привозят с собой расистские убеждения в отношении темнокожих, что в эмигрантской и многонациональной Новой Зеландии просто недопустимо. То же самое и по поводу Саудовской Аравии, но только в отношении женщин.  

Филологическое

        Филфак, как известно, просто теплица для взращивания и процветания снобизма. Утонченные и начитанные филологические девы считают ниже своего достоинства не то, что заводить отношения, но даже и рядом стоять с молодым человеком, кто позволяет себе такое невежество и невоспитанность, как звОнит или дОговор. Сама помню, как при знакомстве умудрялась с первой минуты узнать, где мой собеседник учится, учился или собирается учиться, а минуте на третьей, какую книгу в данный момент читает. Ещё помню, как грозно негодовала, узнав, что какая-нибудь очередная отличница-выпускница филфака устроилась секретарём или менеджером, что казалось мне ниже достоинства филолога. Сейчас, когда сама я в неродной, но единственно для общения пригодной английской речи делаю ошибки направо и налево, читаю  в оригинале «Завтрак у Тиффани» потому как осилить на английском Гессе просто не в силах, а деньги зарабатываю тем, что работаю в сфере обслуживания, мне смешно и стыдно всё это вспоминать. Так же, как смешно читать рассуждения за жизнь нынешних студенток филфака, так похожих на меня саму, какой я не так давно была. Так же, как стыдно вспоминать некоторые высокомерные высказывания некоторых обиженных жизнью преподавателей-филологов, какой вряд ли сама уже когда-нибудь стану. Пока я училась, мне часто, очень часто приходилось слышать в качестве совета от людей со стороны, будь, мол, проще. Я до сих пор не согласна с тем, что так уж обязательно нужно быть простым человеком. Однако же о том, что хорошо бы изо всех сил стараться быть толерантнее, мягче, добрее, я действительно всё чаще и чаще в последнее время задумываюсь.

Восточные сказки

Возможности

Через полтора месяца Джастин возвращается домой в Колумбию. Не потому, что очень соскучилась или устала от беспечной жизни иностранной студентки, но потому что виза заканчивается, а значит, по всем правилам гостеприимства Новой Зеландии пора бы и честь знать.

- Если бы у меня вдруг появилась возможность в Окленде подольше задержаться, я бы задержался, - рассуждает меркантильный Диего, намекая на положение своей землячки. Джастин цыкает на Диего, потом вздыхает, потом перекладывает голову с левой своей ладошки на правую и снова вздыхает. Дело в том, что у неё действительно появилась возможность отложить свой отъезд на родину, вот только воспользуется ли она ей или нет, Джастин пока не решила.

Умар

Родители Умара развелись давно - он ещё ни говорить, ни ходить в ту пору не умел. Причина развода покрыта тайной – отец слишком строг и холоден с сыном, чтобы откровенничать, продолжительное общение с матерью крайне не приветствуется родственниками со стороны отца. И у отца, и у матери счастливые вторые браки. Не считая Умара у обоих по трое детей. За воспитание оставшегося не удел первого ребёнка взялись родители отца. Воспитывали, как и положено во всех приличных семьях Саудовской Аравии, строго согласно Корану – обязательность молитв и постов не обсуждается, беспечное и праздное времяпрепровождение под запретом. Однако для Умара религия нечто больше, чем навязанный стариками образ жизни. Когда дед потерял зрение, Умару было семь лет. Дед просил читать ему вслух книги религиозного содержания – слепому деду как откажешь. Умар читал для деда. Позже, когда дед умер, читал для себя. В свои двадцать семь лет Умар понятия не имеет, каково на вкус пиво, и весьма смутно представляет себе девушек лёгкого поведения. Умар считает себя глубоко религиозным человеком.

В этом году Умар поступает учиться в магистратуру одного из университетов Окленда. Получить образование за границей для араба считается престижным. Через два года Умар вернётся к себе на родину – Саудовская Аравия в сравнении с Зеландией и богаче, и экономически более развита. Умар хотел бы, чтобы Джастин осталась с ним в Новой Зеландии на время его учёбы, а потом уехала к нему на родину. Он предлагает Джастин выйти за него замуж. Умар никогда не встречал раньше таких девушек, как Джастин. А потому закрыть глаза готов на многое. Его не сильно беспокоит то, что скажут или не скажут по поводу Джастин родители, с которыми близок он никогда не был. Стариков, его воспитавших, уже давно нет в живых. Умар просит Аллаха, чтобы тот наставил его на путь истинный. Он говорит, что Аллах всегда раньше помогал ему и ни в чём не отказывал.

В чужой монастырь...

- Джастин, хиджаб наденешь?

- Почему бы и нет, в чужой монастырь со своим уставом не лезут.

- Что и мусульманство примешь?

- Вот этого не хотелось бы, конечно.

- А одиночество не страшит?

- Страшит. Но любопытство перевешивает.

- А не работать всю жизнь как?

- Ну фотографировать-то мне никто не запретит.

- В таком случае почему сомневаешься?

- Боюсь, не любит ли он меня взаправду.

- Так чего же тут бояться?

- А того, что если вдруг окажется, что я его не люблю, как же я его, любящего, после всего брошу?

Неужели и вправду любит?

Джастин и Умар живут вместе уже два месяца. Настаивая на сохранении собственной независимости, Джастин регулярно вносит символическую плату за жильё, которая составляет почти всю её зарплату официантки. Умар, улыбаясь, берёт её долю и кормит за это разными вкусными блюдами. Сам он не работает, в деньгах не нуждается. Жить с Умаром Джастин нравится. Он умный и интересный собеседник, галантный ухажёр, чистюля и немного философ. Смущает лишь одно – все два месяца живут они словно брат с сестрой. Умар говорит, что обед целомудрия, соблюдаемый им, не пустой для него звук, и продолжает просить Аллаха, чтобы Джастин согласилась за него выйти. Джастин просить некого, католичка в теории, на практике ни в какие высшие силы она не верит. «Неужели и вправду любит?» - пожимает плечами Джастин.          

Себастьян и Валентин

Себастьян среднего роста, жилистый, энергичный, с живыми чертами лица и тёмными волосами ёжиком. Валентин - высокий блондин, с красивыми голубыми глазами и здоровым румянцем на щеках. Себастьян много и быстро говорит. Валентин чаще молчит и больше улыбается. Себастьян родился и вырос во французской деревушке из двадцати человек, Валентин - в посёлке из тридцати домов, что через дорогу от деревушки Себастьяна. Оба учились в одной школе, но так получилось, что познакомились, стали коллегами, а затем и друзьями совсем недавно, в Новой Зеландии. Себастьяну двадцать два года. Валентину девятнадцать. Себастьян в Окленде почти год, Валентин приехал несколько месяцев назад. Себастьян кровельщик, Валентин плотник. Оба работают на стройке, а по вечерам ходят на курсы английского языка.

«Нравится ли вам ваша работа?» - спрашиваю обоих французов. «Нравится», - кивает Валентин, а Себастьян принимается рассуждать, что бывает по-разному, что чаще всего рабочий или нерабочий настрой напрямую зависит от погодных условий. Когда тепло и солнечно, работается на ура, ну а если дождь или ветер, торчать весь день на крыше не очень-то весело. «Однако хорошего всё равно больше», - вставляет Валентин. Себастьян кивает. «Так что же самое хорошее?» - интересуюсь.

Рабочее утро Себастьяна и Валентина начинается в пять тридцать. В пять сорок пять, когда расслабленные и ленивые новозеландцы, которым, как правило, к девяти, а то и к одиннадцати, досматривают свои утренние сны, Себастьян и Валентин уже умыты, одеты, бодры и веселы. Начальство строгое, опаздывать нельзя. В шесть часов Себастьян и Валентин на крыше дома, который строят. Они готовятся к долгому рабочему дню. Они встречают рассвет.

«Рассветы в Новой Зеландии совсем не похожи на рассветы во Франции», - утверждает Себастьян. «Каждый новый рассвет не похож на предыдущий», - поправляет Валентин. «Самый потрясающий рассвет – в горах», - считает Себастьян. «Красивее всего, когда над морем», - не соглашается Валентин. И вот пока специалисты по рассветам делятся своими наблюдениями, я сижу и пытаюсь вспомнить, когда в последний раз в России наблюдала за восходом солнца, и как же это получилось, что за десять месяцев в Окленде мы с мужем так ни разу и не встретили новозеландский рассвет.

Раз в неделю, в выходные, Себастьян и Валентин арендуют машину и отправляются за город. Они занимаются сёрфингом и скубадайвингом, ходят в горы, ночуют в палатках. Оба любят спорт и активный образ жизни. И именно поэтому ни разу ещё не пришли на занятия по английскому с выполненным домашним заданием. "Ну не могу я сидеть над книжкой или пялиться в телевизор", - жалуется Себастьян. «Столько всего интересного и полезного можно за это время переделать!» - добавляет Валентин. Меня, конечно же, возмущает факт сгребания в одну кучу домашнего задания, книги и, скажем, не самого лучшего телесериала, так же как и высказанное Валентином, исковерканное, по моему мнению, понимание полезности. Однако я вежливо молчу и улыбаюсь, точно так же как вежливо улыбаются и оба француза в ответ на мою просьбу пояснить разницу между регби и футболом, рассказать, невежде, что из себя представляет скубадайвинг.

«Ну что, понравились тебе мои французы?» - спрашиваю Диму по дороге домой. «Никогда бы не подумал, что буду про рассветы разговаривать с французскими строителями!» - усмехается муж. И тут вспоминается мне вдруг то, о чём с возрастом и прибавлением жизненного опыта уже почти начала забывать. А именно, что до того, как сама попала в отель, горничные представлялись мне некрасивыми, скучными и глупыми тётками. Так же как кровельщики и плотники, до некоторых пор, бородатыми пьющими и матерящимися мужиками.